 |
 Отцы и дети. Дочки-матери. |
Рост отца «был нам выдан судьбой как некий аршин, как естественная мера длины», — написала в «Памяти детства» Лидия Корнеевна Чуковская. И о других мерах — речь в ее книжке.
…Начало 70-х. В «Советском экране» молодые критики обсуждают «Свой среди чужих, чужой среди своих». Клокочут от праведного социального гнева, захлебываются далекими от эстетики разоблачениями: «Эту картину сделал сын Михалкова! Попробовал бы он получить… посмел бы сказать…» Далее неразборчиво.
Если сегодня, спустя без малого тридцать лет, когда дебют Никиты Михалкова засмотрен до дыр даже теми яростными разоблачителями, отбросить все побудительные мотивы и зачеркнуть все реальные результаты режиссерского труда Михалкова, то один стимул и один результат признать все равно придется: первое в своей творческой биографии сражение сын знаменитого отца с блеском выиграл. Хотя тема эта в разных проведениях, вариациях, аспектах и аранжировках продолжает жить, возникая снова и снова как удобный сюжетообразующий стержень многих публикаций о Михалкове.
Задумывая материал о больших детях и «больших» родителях, который мы предлагаем вниманию читателей, я сразу вспомнила то древнее обсуждение. Теперь те же нападки впору при желании переадресовать сегодняшним детям: Кончаловскому-младшему, младшим Бондарчуку, Соловьеву, Бодрову, Евстигнееву, Янковскому, Качанову, Кеосаяну… — не перечесть всех, кто пришел или только приходит сейчас в кино, уже успевшее до них сделать славными их фамилии. При прочих равных у этих новичков есть фора — конечно. Однако и сложности, каких нет у других, тоже есть, причем и объективного, и субъективного свойства. Боязнь не соответствовать; подозрительность — папе (маме) не могут на самом деле нравиться мои рисунки (стихи, рассказы, фильмы); комплексы, взлелеянные тоской по недостижимости сходства, и стыд, смешанный с жалостью, когда (а если — вообще) родители-творцы не тянут на кумиров. (В искусстве-то ведь всякий разбирается, и ребенок — тоже.)
Не могу забыть, как много лет назад Альфред Шнитке, глубоко переживая метания сына, внезапно бросившего любимую химию и где-то за пределами дома со злорадным отчаянием взявшего в руки гитару, говорил: «Это я виноват в том, что Андрея преследует чувство собственного несовершенства. Трудно заниматься музыкой, когда за стеной сижу я… Но и делать что-то совсем противоположное моим занятиям — как будто привлекательным, — тоже тяжело. Страшное бремя на всю жизнь». Бремя несвободы. Понятно, что Шнитке имел в виду не только трудности профессионального самоопределения.
Участниками заочных диалогов с помощью предложенной нами анкеты стали те, кто волею судьбы проживает жизнь-римейк — со всеми возможными отступлениями от жанра, — римейк жизни своих пап (или мам), и сами папы (мамы), в каком-то смысле творцы «оригинала». Уместность такого разговора подсказали и некоторые заметные кинособытия: осуществление семейных проектов — фильмов, спектаклей, книг, реанимация сыновьями старых отцовских лент, попытки детей вернуть из забвения или реабилитировать отцовское имя, творчество и т.п. Но задача публикуемых диалогов, конечно же, не сводилась к анализу проблемы «семья и профессия».
Этот разговор возник на перекрестке нескольких глобальных и частных сюжетов, нескольких константных для журнала сквозных и злободневных тем.
Через эти темы, обозначенные в наших вопросах, и через другие, ими спровоцированные и возникшие в ответах, мы попытались — в контексте актуальных миллениумных рефлексий и прогнозов — выяснить, что может обеспечить культурную преемственность и что — неизбежную и давно назревшую смену вех, посмотреть, есть ли в нашем кино поколение(я), готовое(ые) принять эстафету, либо начать все сначала.
Семейственность, честно говоря, пригодилась как жанр, как способ локализации глобальной проблемы: нам показалось, что кровное родство, представив динамику генотипа в меняющемся времени, красноречиво представит и отечественное своеобразие универсальных процессов.
Полученные от пап-мам и сыновей-дочек ответы во многом скорректировали наш замысел. Самым интересным оказался не поиск примет поколенческой, культурной и даже генетической общности, а предъявление собственной личности каждым из собеседников. Частный человек вышел на крупный план, подтвердив, что наш сегодняшний мир — мир индивидуальностей, неохотно складывающихся в понятие «группа». У этого есть множество причин, назову лишь две, вычитываемые из нашей анкеты: отсутствие универсальной исторической напряженности, определенности эпохи и отсутствие организующей идеи — социальной, мировоззренческой, художественной. Ахматова говорила, что последним направлением в искусстве был символизм, потом уже — ничего существенного. Мы в кинематографе, конечно, не так строги и регистрируем все мало-мальски оформившееся в тенденцию. Но и нам уже давно нечего объявить «движением». Впрочем, может быть, причинно-следственная связь в формуле «система — частность» обратная и наша анкета как раз к такому выводу подталкивает, обнаруживая закономерность и природную простоту преемственности: рост отца снова становится для сына (дочери) естественной мерой длины. Его профессия — мерой правильной работы, биография — мерой собственного пути. «Если я и готов признать сходство с кем-то, то только с родителями», — заявляет такой частный человек, что в контексте искусства означает, по всей видимости, скорое возвращение Автора. Яркие самостоятельные индивидуальности, не боясь потерять лицо, возможно, и собьются совсем скоро в «новую волну», в «Цех поэтов», в «Догму», одним словом, в крепкую артистическую семью. (Для нее надо будет придумать другую анкету.)
Любопытно, что этот стихийно сложившийся в ответах на наши вопросы метасюжет новых взаимосвязей частного и общего обозначен как определяющий сюжет современного периода развития российской культуры — об этом можно прочесть в блестящем сборнике «Россия 1990-х в слоганах, рейтингах, имиджах…», составленном Татьяной Чередниченко1. Там же Тимур Кибиров выдвигает предположение, что реакцией «на разливанный постмодернизм с его подчеркнутой беспафосностью, с его тотальной иронией станет, вероятно, «новый сентиментализм»2. Так что наш разговор на самую вечную тему, провоцирующий пафос и сантименты, и с точки зрения культурологических прогнозов состоялся, кажется, вовремя.
…Герман много десятилетий прожил (недавно переехал) в доме с мемориальной доской на фасаде: «Здесь жил выдающийся советский писатель Юрий Герман». На «Ленфильме», где Алексей Юрьевич делает сейчас «Трудно быть богом», снимает режиссерский диплом Герман Алексей Алексеевич. Так что у нас определенно есть резервы: диалоги отцов и детей через посредников — фильмы и журнал (через искусство кино и «Искусство кино») — будут иметь продолжение.
АЛЕКСАНДР ЛАЗАРЕВ
СВЕТЛАНА НЕМОЛЯЕВА
1. Александр Лазарев. Безусловно, плодотворным. Тогда было удивительное сочетание всего, о чем вы спрашиваете: идеалы, атмосфера, надежды, герои, конфликты… Мы ведь шестидесятники, и все, что волновало нас в 60-е, находило отражение на экране — в фильмах Хуциева и других режиссеров.
Светлана Немоляева. Конечно, не все было однозначно. Но, в общем, тогда снималось нравственное кино…
А.Лазарев. Чего не скажешь о сегодняшнем дне. Тысячу раз оговариваюсь, может, я просто чего-то не видел, не знаю, но мне кажется, что сегодня кинематограф существует отдельно, а жизнь — отдельно. За исключением, может быть, бандитских разборок, которые мы видим в кино: они из реальности, но это не самое типичное, не самое главное.
2. А.Лазарев. Если говорить о принадлежности к профессиональной и поколенческой общности, сейчас — не знаю; может быть, я ее и не ощущаю. Вот когда мы были молодыми актерами…
С.Немоляева. Ты отвечаешь, как старик. А я вот лично ощущаю. Да, наше время уходит, приходит время молодых, время нашего сына, потом нашей внучки. Но все равно я себя от них не отделяю. Мне иногда трудно что-то понять, трудно приобщиться к их интересам, но я отношу это на свой счет…
3. С.Немоляева. Конечно, время нашей молодости мы ощущали своим. Но мы не сегодняшние, к сожалению. Это, наверное, естественно и закономерно. То есть проблемы, которые волнуют людей нашего возраста, находят отражение в искусстве. Но по большей части кинематограф занимается тем, что волнует другие поколения.
А.Лазарев. Да, мы по-разному относимся к присходящему. Какие-то безобразия нашей жизни, заставляющие нас переживать, молодых оставляют совершенно равнодушными. Думаешь: как же так?! Разве это может не волновать? Но нет, их не волнует.
5. А.Лазарев. Наверное, да. Хотя нам хотелось бы, чтобы и дети, и внуки впитывали ценности непреходящие, вечные, идеальные. Возможно, это придет с возрастом, но сегодня молодые какие-то слишком однодневные, слишком сегодняшние, без ощущения того огромного культурного багажа, который накоплен в прошлом.
7. А.Лазарев. Да, смущает…
С.Немоляева. А меня — нет. Меня, напротив, поражает и радует и в сыне, и в невестке, что они любят те же фильмы, что и мы; я имею в виду отечественные картины. Они смотрят наши фильмы, с уважением относятся к нам, к нашему творчеству. Для меня это очень ценно и очень дорого. Что мне не очень нравится, так это пристрастие сына к американским боевикам. Но вообще у Шурки, мне кажется, очень мощный внутренний интеллектуальный заряд. Посмотрите, как он играет «Королевские игры», с каким глубоким внутренним пониманием общечеловеческих, глобальных проблем…
А.Лазарев. Я не знаю, откуда он это черпает. Если молодые в основном читают литературу, которая продается в переходах…
С.Немоляева. К Шуре все это не имеет ни малейшего отношения…
А.Лазарев. Как видите, по некоторым вопросам у нас с женой есть расхождения.
8. А.Лазарев. «Мое кино» — это то кино, которое заставляет меня волноваться. Если же во время просмотра я отмечаю, как хорошо снято, как хитро придумано, но сам при этом остаюсь холодным, как собачий нос, то такое схематичное, математическое, формальное кино имеет, безусловно, право на существование, но это «не мое». Задача и цель искусства, на мой взгляд, — эмоционально взбудоражить зрителя, воздействовать и на сердце, и на мозги…
С.Немоляева. Если называть конкретные имена, то у меня есть кумир — это Никита Михалков. Я его обожаю! Михалков, мне кажется, продолжатель мощной культурной традиции, идущей из XIX века, а также лучших традиций советского кино. Это направление мне близко. И еще я, безусловно, люблю своего Эльдара Рязанова, с которым много работала…
9. А.Лазарев. Иногда плодотворным, иногда негативным. В зависимости от того, что получается из детей. В одних случаях говорят: «На детях природа отдыхает», — в других: «Смотрите, совсем не отдыхает, даже наоборот». Так что однозначно ответить нельзя. А вообще, почему, например, великий Мочалов, у которого было пятеро детей, когда напивался, лупил их и говорил: «Все — в артисты»? Потому что это органично…
С.Немоляева. Когда человек создан для артистической карьеры и не может ничем иным заниматься, не стоит его отговаривать. Когда Шура рос, я видела, что ему уготована эта стезя. Он формировался в атмосфере кино и театра, и понятно было, что без этого он не сможет.
АЛЕКСАНДР ЛАЗАРЕВ-МЛАДШИЙ
1. Да, плодотворным.
2. Наверное, да. Я считаю, что актеры моего возраста — сложившееся поколение. Я бы сказал, что оно так же трепетно относится к своей профессии, так же беззаветно служит кинематографу, как и предыдущие, но отличается какой-то большей разборчивостью. Нам от чего-то проще отказаться, чем поколению моих родителей.
3. Ну, естественно, сегодняшний день — это мой день. Но мне все-таки ближе эпоха 70-х, когда я рос, был мальчишкой. То было мое время, настоящее, истинное. И, мне кажется, я отчасти задержался в застое, в том времени.
4. Я считаю своих родителей в большей степени своими кумирами, чем современниками. Потому что у них несколько отличное от моего отношение к жизни, немного другие взгляды на какие-то ситуации. Что-то волнует их, оставляя меня равнодушным. И наоборот, на что-то, к чему они отнеслись бы легко, я реагирую более остро.
6. Нет, таковых работ не имеется. А насчет того, помогает или мешает, скажу, что раньше — в студенческие годы и в самом начале творческого пути — мне было трудно жить со своей фамилией. Но сейчас я горжусь своими родителями, тем, что они у меня есть.
8. Конечно, есть актеры и режиссеры, которых я безумно уважаю, к работам которых отношусь с большим интересом, чем ко всему остальному. Что касается «моего кино», я вообще кино люблю. Мне одинаково близко и европейское, авторское кино, и американский экшн. Естественно, меня восхищают столпы американского кинематографа: Алан Паркер, Скорсезе, Форман, Коппола… Из наших, конечно, Никита Михалков. Из молодых мне очень нравится мой товарищ Илья Макаров, он снял пока только одну картину «Тело будет предано земле…», но он работает сейчас у Германа, работает в самостоятельном режиме, и я безумно его уважаю. Мне хотелось бы снова у него сниматься.
9. Плодотворным, безусловно, потому что люди, которые с детства впитали в себя атмосферу творчества, атмосферу кино и театра, на какую-то сотую долю знают больше, чем другие, и больше умеют. Я, может быть, нескромно говорю, но это так.
10. Герой и моральные ценности, безусловно, актуальны, а оппозиционность власти вряд ли, потому что сейчас это уже неинтересно, во всяком случае пока, не знаю, что будет дальше. Вот в брежневские времена оппозиционность была актуальна, по крайней мере, половина произведений, театральных или киношных, имела успех из-за оппозиционности властям.
11. Хотел бы очень. И, наверное, мог бы, но мне это было бы трудно. Пришлось бы ломать себя, трудиться совсем не по-нашему.
12. Ждать своего часа я не могу, потому что я семейный человек. Приходится зарабатывать деньги. Всеми способами, какие мне доступны.
--------------------------------------------------------------------------------
Александр Сергеевич Лазарев (род. 1938), актер
Родился в Ленинграде. Окончил Школу-студию МХАТ (1959). С 1959-го — актер Московского академического театра имени Вл.Маяковского. В кино с 1961 года, снялся в пятидесяти фильмах. Лауреат Государственной премии СССР (1977 — за театральные работы), народный артист России (1977), лауреат премии Москвы (1994, за роль в спектакле «Жертва века»), награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени (1998).
Избранная фильмография
«Вольный ветер» (1961), «Еще раз про любовь» (1968), «Портрет Дориана Грея» (1968), «Цветы запоздалые» (1969), «Таланты и поклонники» (1971), «За час до рассвета» (1973), «Время ее сыновей» (1974), «Хождение по мукам» (1974-1977), «Бархатный сезон» (1978), «Дети солнца» (1985), «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда» (1985), «По главной улице с оркестром» (1986), «Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного» (1989), «Тень, или Может быть, все обойдется» (1991), «Мужской зигзаг» (1992), «Мелочи жизни» (1992-1995, телесериал), «К славе» (произв.), «Вожак» (произв.), «Бременские музыкант
